От геморроя страдают многие, однако не все они готовы обсуждать  деликатную тему. Это одна из самых распространенных болезней, поражающей значительную часть взрослого населения. В молодости геморрой встречается значительно реже, чем в возрасте после 45 лет. Провоцирующие факторы: малоподвижный образ жизни, неправильное питание, вредные привычки — злоупотребление алкоголем и курение, и подобные.

Кроме неприятных и унизительных ощущений, заболевание опасно многочисленными осложнениями. Протекает двумя путями — остро и хронически. (БМЭ, т.4, стр.146)

Вадька, мой личный сорт геморроя.

Беда обрушилась на голову моего клятого друга безжалостно и внезапно: он потерял семью. Жену и дочку; безвозвратно и навсегда. И теперь на кухне Вадькиной хрущёвки было тесно от клубов табачного дыма, винных бутылок и прочих атрибутов скорби. Мы с Вовой как могли спасали безутешного бобыля. Уже третьи сутки как.

— Всё случилось неожиданно, что писдец, — всхлипнул Вадька, скручивая очередную папиросу, — в одно нелепое мгновение потерять любимую женщину, память о счастливо прожитых с ней годах, дочку и ейный портфель с букварём.

— Напрасно ты называешь нелепицей свои года беспробудного пьянства и блядства, думается, всё было вполне осознанно, — поддержал я товарища.

— Твоей бабе памятник надо ставить, — Вова был краток и гремел стаканом, — если она вернётся с того света.

«Тот свет»в паре километров от соседнего райцентра, из родового тёщиного гнезда посёлка «Светлый путь», вновь напомнил о себе переливными трелями.

— Бросила мне: всё, ухожу, заебал. К маме. Прощай… Я её в этот миг с совсем другой стороны увидел, — Вадька уронил голову на стол и глубже засунул поющий телефон в складку дивана. Вероятно, супруга скорбящего уже прочувствовала и осознала горечь разлуки, но Вадька был неумолим: — Умерла, так умерла. 

— Теперь ты избранный, не каждому выпадает видеть бабью изнанку, — Вовина скорбь уже напропалую запивала пиво коньяком, — Я ведь рассказывал, какой случай приключился у нас с одним хохлом?

Перехватив Вадькин тревожный взляд, добавил вздохнув: — Не ссы, полукровка, не про тебя речь, хотя как и истинный укроариец ты тоже с плоскостопием головного мозга. То дело в армии было, служил я там с одним.

— Перевели нас тогда прямо перед самым дембелем в городишко N-ск, в одну закрытую, шибко секретную часть, — Вова затянул очередную армейскую побасёнку, — вояк человек сто. Одна казарма, небольшая столовка и склад за забором. Большой такой Склад, его и охраняли. Что в нём хранили, пули золочёные или хуи верчёные — неизвестно, да и мне пох, в N-ске секреты Родины никто покупать не хотел. А вот в столовке работали три гражданские тётки из города, и с ними хохол-первогодок, он в хлеборезке числился, ну и там чего принести-подать поварихам.

И вот у этого воина ножа и вилки, Михальчука или Михаленко, неважно в общем, обнаружилась любовь неземная. Причём к поварёшке с нашей же столовой, Марии Петровне, не совсем молодой, но вполне крепкой и симпатичной даме. Мария Петровна же, видя мольбы и страдания в глазах солдатика, сначала лишь кокетливо улыбалась и смущалась, а чуть позже, обвыкнув и осмелев, стала всё чаще наряжаться белым колпаком на раздаче и призывней изгибаться при мытье тарелок.

Иными словами, старая роза снова дала цвет, и молодой неопытный шмель горел желанием макнуть в бутон свой хоботок. Возможная близость первого соития кружила голову, требовала романтики и денег. Ибо даже гандон..

— Кто гандон? — насторожился Вадька, чуя подвох. 

— Да вот хоть тот мудак, что выдал Михальчуку телефонную трубку. Помните такие раньше?-аппарат стоит дома, а ты возле подъезда по трубе болтаешь-вагоны отправляешь, типа крут. У комбата такой радиотелефон стоял, мы по ночам писдили трубку и звонили домой, в тыл, — в Вовиных глазах блеснули слёзы, он выпустил дым и передал косяк.

— Я вспомнил вас, — за трое суток вместе, мои товарищи становятся просто невыносимы, — твои коллеги раньше по проспекту ходили, по калькулятору звонили, с кнопками разговаривали.Типа дела решали.  

— Это да, наша сделка состоялась в обед, две тарелки котлет в обмен на средство связи. Получив желанную трубку, житомирский Ромео устремился в укромное место петь арию «вышли денег, здравствуй мамо».

По злой иронии, укромное место нашлось лишь в дамском туалете.

Туалет был не то чтобы дамским, сколько деревянным, и стоял возле столовки весь такой квадратный и с одной дыркой в полу. Деревенский ватер-клозет с одним очком, с выпиленным сердечком на двери, короче бабский, хули тут говорить. Мужики туда не допускались категорически, дабы не поломать солдатам психику таинством девичьих дефекаций. Кроме хлебореза Михальчука естественно, ибо он свой, да и столовский к тому же.

И вот прикрыв двери и распростершись над очком, предвкушая денежные транши после эфира радиосвязи с любящей роднёй, Михальчук вдруг совершил катастрофическую неловкость: ценный прибор, выпав из широких карманов галифе, устремился в зловонную бездну. С хлюпающим звуком телефон вонзился в самое сердце сортира, в тугую тёмно-бурую жижу, и заблестел оттуда кнопками. Михальчук рухнул на амбразуру, но руки хватали лишь воздух. Тянуться глубже мешало едкое амбре, от которого рвало глотку и пучило глаза. Отдышавшись и переведя дух, хлеборез медленно охуевал от содеянного: он не сможет позвонить маме, не купит цветы для Джульетты и он оставил без связи военную, очень секретную часть. 

Трибунал и образ любимой вмиг разбудили солдатскую смекалки и тягу к подвигам.

Через три минуты в дамскую уборную снова вошёл всё тот же Михальчук, но из его груди рвалась решимость, в руке были зажаты спички, а на голове блестел противогаз. Пытливый взор пронзил глубину темнеющей бездны, сильные пальцы хлебореза потянулись внуть. Короткие руки Михальчука сыграли с ним шутку и в этот раз. Негромко охнув, тело кувыркнулось в воздухе и рухнуло в зловонную трясину, не удержавшись за склизские края дырки клозета… По плечам шлёпало вязкое бурое море, вокруг булькало и пузырилось. У бездны оказалось дно, оно чавкало и стягивало сапоги; пытаясь подпрыгнуть, Михальчук тянулся рукой к круглой дыре света над головой, но как говорится, короткие руки — позор хлебореза. И хоть ядовитый аромат вчерашних борщей, бывших котлет и съеденных каш больше не мучил «туалетного утёнка», отважный солдат, в очередной раз пошарив руками в вязком месиве, затих.

Со стороны могло показаться, что это обычный лысый мутант-осьминог, поблёскивая стёклами пенсне и раскинув по сторонам два своих щупальца, греется под тёплым кругом солнца на своём болоте, что было бы неправдой. Ведь это обычный хлеборез Михальчук, шумно дыша противогазом, копил силы для последнего рывка в надежде на счастливый случай.

Случай не заставил себя долго ждать.

Из двери столовской подсобки на улицу выпорхнула Мария Петровна, кружась и негромко напевая. Лучик солнца путался в её пшеничных волосах, нежная улыбка скользила по милому лицу, а в животе булькала нехитрая солдатская снедь. Подтанцевав к уличному сортиру, Мария Петровна кокетливо дёрнула плечиками и толкнула незапертую дверь.

Из недр выгребной ямы, даже из тысячи голосов Михальчук узнал бы голос любимой; голос негромко матюкнулся и зашуршал одеждами. И в тот же миг белая  туча закрыла солнце свободы над головой. Что-то до боли напоминающее жопу переваливалось, урчало матом и покряхтывало; и обнажённая душа Марии Петровны, без всяких конфет и романтики, вдруг разверзлась над воздевшим вверх очи хлеборезом.

Неожиданный ласковый шлепок сверху остудил воспалённую голову и потёк дальше, затмевая стёкла противогаза. Михальчук вернулся в реальность и заголосил, затрубил, как раненый боевой слон...

— Короче, знакомство с женской изнанкой чревато опасностями, — подытожил Володя и перевернул в себя стакан.

— Мери Поппинс, бля, приключения на свою жопу и чужую голову, — я брезгливо затушил окурок, — Телефон-то хоть нашли?

— В писду телефоны. Сучка, раньше понедельника теперь хрен до меня дозвонится, ибо нехуй срать законному мужу в душу, — Вадька потыкал кнопками, отключил аппарат и потянулся за очередной папиросой.

ps. Пытливый читатель естессно, взохнёт с укоризной: где ж здесь про политику, и к чему здесь это говно?

А хуле, такой вот творческий дуализм. Абортка хочет писать о хуйне и блядстве, а Агний серьёзен и знает, как спасти мир. Бля.