Широка Русь! От моря до моря раскинулась, наводя на врагов ужас, а на глобус — большое тёмное пятно. Всякому здесь живётся легко и свободно: в горах поёт песни усатый хач, хитрый татарин гоняет пыль по степи, простодушный якут в чуме жуёт ягель и клюкву. У каждого своё место, каждый занят своим полезным делом.
Кто-то пьёт водку, кто-то уже всё выпил и грустит валяется, а у кого-то от предвкушения радость — ибо наступили два великих праздника — пятница и день космонавтики. От берегов Оки(колыбели) до Урала (раскладушки) взлетают в воздух чепчики и салюты, славят космонавтов и их потомков, потому что бухать это приятно, а летать в космические дали, где темно и холодно - хуйня неведомая и опасная.
На видео: корпоратив ГРЦ им.Макеева, где Леонтьев и на волосах, как грицца, не тает снег.
От геморроя страдают многие, однако не все они готовы обсуждать деликатную тему. Это одна из самых распространенных болезней, поражающей значительную часть взрослого населения. В молодости геморрой встречается значительно реже, чем в возрасте после 45 лет. Провоцирующие факторы: малоподвижный образ жизни, неправильное питание, вредные привычки — злоупотребление алкоголем и курение, и подобные.
Кроме неприятных и унизительных ощущений, заболевание опасно многочисленными осложнениями. Протекает двумя путями — остро и хронически. (БМЭ, т.4, стр.146)
Вадька, мой личный сорт геморроя.
Беда обрушилась на голову моего клятого друга безжалостно и внезапно: он потерял семью. Жену и дочку; безвозвратно и навсегда. И теперь на кухне Вадькиной хрущёвки было тесно от клубов табачного дыма, винных бутылок и прочих атрибутов скорби. Мы с Вовой как могли спасали безутешного бобыля. Уже третьи сутки как.
— Всё случилось неожиданно, что писдец, — всхлипнул Вадька, скручивая очередную папиросу, — в одно нелепое мгновение потерять любимую женщину, память о счастливо прожитых с ней годах, дочку и ейный портфель с букварём.
— Напрасно ты называешь нелепицей свои года беспробудного пьянства и блядства, думается, всё было вполне осознанно, — поддержал я товарища.
— Твоей бабе памятник надо ставить, — Вова был краток и гремел стаканом, — если она вернётся с того света.
«Тот свет»в паре километров от соседнего райцентра, из родового тёщиного гнезда посёлка «Светлый путь», вновь напомнил о себе переливными трелями.
— Бросила мне: всё, ухожу, заебал. К маме. Прощай… Я её в этот миг с совсем другой стороны увидел, — Вадька уронил голову на стол и глубже засунул поющий телефон в складку дивана. Вероятно, супруга скорбящего уже прочувствовала и осознала горечь разлуки, но Вадька был неумолим: — Умерла, так умерла.
— Теперь ты избранный, не каждому выпадает видеть бабью изнанку, — Вовина скорбь уже напропалую запивала пиво коньяком, — Я ведь рассказывал, какой случай приключился у нас с одним хохлом?
Перехватив Вадькин тревожный взляд, добавил вздохнув: — Не ссы, полукровка, не про тебя речь, хотя как и истинный укроариец ты тоже с плоскостопием головного мозга. То дело в армии было, служил я там с одним.
— Перевели нас тогда прямо перед самым дембелем в городишко N-ск, в одну закрытую, шибко секретную часть, — Вова затянул очередную армейскую побасёнку, — вояк человек сто. Одна казарма, небольшая столовка и склад за забором. Большой такой Склад, его и охраняли. Что в нём хранили, пули золочёные или хуи верчёные — неизвестно, да и мне пох, в N-ске секреты Родины никто покупать не хотел. А вот в столовке работали три гражданские тётки из города, и с ними хохол-первогодок, он в хлеборезке числился, ну и там чего принести-подать поварихам.
И вот у этого воина ножа и вилки, Михальчука или Михаленко, неважно в общем, обнаружилась любовь неземная. Причём к поварёшке с нашей же столовой, Марии Петровне, не совсем молодой, но вполне крепкой и симпатичной даме. Мария Петровна же, видя мольбы и страдания в глазах солдатика, сначала лишь кокетливо улыбалась и смущалась, а чуть позже, обвыкнув и осмелев, стала всё чаще наряжаться белым колпаком на раздаче и призывней изгибаться при мытье тарелок.
Иными словами, старая роза снова дала цвет, и молодой неопытный шмель горел желанием макнуть в бутон свой хоботок. Возможная близость первого соития кружила голову, требовала романтики и денег. Ибо даже гандон..
— Кто гандон? — насторожился Вадька, чуя подвох.
— Да вот хоть тот мудак, что выдал Михальчуку телефонную трубку. Помните такие раньше?-аппарат стоит дома, а ты возле подъезда по трубе болтаешь-вагоны отправляешь, типа крут. У комбата такой радиотелефон стоял, мы по ночам писдили трубку и звонили домой, в тыл, — в Вовиных глазах блеснули слёзы, он выпустил дым и передал косяк.
— Я вспомнил вас, — за трое суток вместе, мои товарищи становятся просто невыносимы, — твои коллеги раньше по проспекту ходили, по калькулятору звонили, с кнопками разговаривали.Типа дела решали.
— Это да, наша сделка состоялась в обед, две тарелки котлет в обмен на средство связи. Получив желанную трубку, житомирский Ромео устремился в укромное место петь арию «вышли денег, здравствуй мамо».
По злой иронии, укромное место нашлось лишь в дамском туалете.
Туалет был не то чтобы дамским, сколько деревянным, и стоял возле столовки весь такой квадратный и с одной дыркой в полу. Деревенский ватер-клозет с одним очком, с выпиленным сердечком на двери, короче бабский, хули тут говорить. Мужики туда не допускались категорически, дабы не поломать солдатам психику таинством девичьих дефекаций. Кроме хлебореза Михальчука естественно, ибо он свой, да и столовский к тому же.
И вот прикрыв двери и распростершись над очком, предвкушая денежные транши после эфира радиосвязи с любящей роднёй, Михальчук вдруг совершил катастрофическую неловкость: ценный прибор, выпав из широких карманов галифе, устремился в зловонную бездну. С хлюпающим звуком телефон вонзился в самое сердце сортира, в тугую тёмно-бурую жижу, и заблестел оттуда кнопками. Михальчук рухнул на амбразуру, но руки хватали лишь воздух. Тянуться глубже мешало едкое амбре, от которого рвало глотку и пучило глаза. Отдышавшись и переведя дух, хлеборез медленно охуевал от содеянного: он не сможет позвонить маме, не купит цветы для Джульетты и он оставил без связи военную, очень секретную часть.
Трибунал и образ любимой вмиг разбудили солдатскую смекалки и тягу к подвигам.
Через три минуты в дамскую уборную снова вошёл всё тот же Михальчук, но из его груди рвалась решимость, в руке были зажаты спички, а на голове блестел противогаз. Пытливый взор пронзил глубину темнеющей бездны, сильные пальцы хлебореза потянулись внуть. Короткие руки Михальчука сыграли с ним шутку и в этот раз. Негромко охнув, тело кувыркнулось в воздухе и рухнуло в зловонную трясину, не удержавшись за склизские края дырки клозета… По плечам шлёпало вязкое бурое море, вокруг булькало и пузырилось. У бездны оказалось дно, оно чавкало и стягивало сапоги; пытаясь подпрыгнуть, Михальчук тянулся рукой к круглой дыре света над головой, но как говорится, короткие руки — позор хлебореза. И хоть ядовитый аромат вчерашних борщей, бывших котлет и съеденных каш больше не мучил «туалетного утёнка», отважный солдат, в очередной раз пошарив руками в вязком месиве, затих.
Со стороны могло показаться, что это обычный лысый мутант-осьминог, поблёскивая стёклами пенсне и раскинув по сторонам два своих щупальца, греется под тёплым кругом солнца на своём болоте, что было бы неправдой. Ведь это обычный хлеборез Михальчук, шумно дыша противогазом, копил силы для последнего рывка в надежде на счастливый случай.
Случай не заставил себя долго ждать.
Из двери столовской подсобки на улицу выпорхнула Мария Петровна, кружась и негромко напевая. Лучик солнца путался в её пшеничных волосах, нежная улыбка скользила по милому лицу, а в животе булькала нехитрая солдатская снедь. Подтанцевав к уличному сортиру, Мария Петровна кокетливо дёрнула плечиками и толкнула незапертую дверь.
Из недр выгребной ямы, даже из тысячи голосов Михальчук узнал бы голос любимой; голос негромко матюкнулся и зашуршал одеждами. И в тот же миг белая туча закрыла солнце свободы над головой. Что-то до боли напоминающее жопу переваливалось, урчало матом и покряхтывало; и обнажённая душа Марии Петровны, без всяких конфет и романтики, вдруг разверзлась над воздевшим вверх очи хлеборезом.
Неожиданный ласковый шлепок сверху остудил воспалённую голову и потёк дальше, затмевая стёкла противогаза. Михальчук вернулся в реальность и заголосил, затрубил, как раненый боевой слон...
— Короче, знакомство с женской изнанкой чревато опасностями, — подытожил Володя и перевернул в себя стакан.
— Мери Поппинс, бля, приключения на свою жопу и чужую голову, — я брезгливо затушил окурок, — Телефон-то хоть нашли?
— В писду телефоны. Сучка, раньше понедельника теперь хрен до меня дозвонится, ибо нехуй срать законному мужу в душу, — Вадька потыкал кнопками, отключил аппарат и потянулся за очередной папиросой.
ps. Пытливый читатель естессно, взохнёт с укоризной: где ж здесь про политику, и к чему здесь это говно?
А хуле, такой вот творческий дуализм. Абортка хочет писать о хуйне и блядстве, а Агний серьёзен и знает, как спасти мир. Бля.
Книга — источник знаний, это всякому человеку понятно. Но когда человек совсем ещё юн и мал годами, то все его знания — книга сказок, озвученная бабушкиным голосом перед сном. Из тёплой детской кроватки мир видится совсем иным: он яркий, волшебный и добрый.
Осознание горькой правды придёт много позже, когда с праздничным стишком заберёшься на табурет и с высоты прожитых лет поймёшь масштаб наебалова: Дед Мороз носит папин халат, геройство Кота-в-Сапогах заканчивается лишь ссаньём -в-тапки, а королевич Елисей — обычный гопник, охочий до сонных баб.
Или вот та же Машка, соседка по парте и гадина, подойдёт к тебе однажды на перемене, смущаясь и теребя косичку пальцем, с мятым листком бумаги. «Это тебе подарок на 23 февраля, картина называется Танк», — и протянет нарисованную зелёную кляксу с трубой. И вдруг р-р-раз! — чмокнет тебя в губы своим большим конопатым лицом. И конечно же, галопом по коридору вдаль устремится. Взглянешь ей вслед с укоризной, и поймёшь, что наша жизнь — боль: оказывается, не всякая жаба после поцелуя может превратиться в сказочную красавицу...
Но стар и млад, лишь близится время к ночи, упорно желает верить в волшебные истории. Только у взрослых свои сказки, обычно страшные и ужасные.
В одну чёрную-чёрную пятницу, на очень чёрной улице стоял чёрный-причёрный дом. Там в чёрной-чёрной квартире вздыхали, мешали пиво с коньяком и маячили огоньками сигар три грустные тени. Лишь нечастые проклятия в адрес пидарасов-электриков нарушали покой томного вечера.
— В далёком отрочестве, когда я ещё грыз карандаши и науку, шёл стопами великих авиаторов, мечтал как Покрышкин стать на крыло и гасить в небе немецких оккупантов, — Вадька с шумом выдохнул и передал папиросу, — Родина вдруг вспомнила, что я старинного крестьянского роду, и поэтому осенней порою с группой сокурсников должен отбыть в деревню. Биться за картошку и прочий урожай, а также нести единение студенчества с тёмными сельскими массами. Вот там приключился у меня один ужасный случай.
Мы с Володей заёрзали, пугаясь подробностей. Наступило время ахуительных историй, чо.
— Я же к тем годам научился ходить не только тернистым путём к храму науки, но ещё и немного левее, скользкой тропой похоти и разврата к ларьку вино-пиво, что возле нашего авиатехникума. Поэтому был твёрдо убеждён, что любой физический труд должен быть вознаграждён. Хотя бы литром. Иными словами, через три дня ползания в полях по грязи и таскания вёдер с картофелем душа истово жаждала праздника. В стенах деревенского клуба, приютившего наш студотряд, нашлись единомышленники и скупые заначки. И под одобрительные крики я тут же был отправлен в ночь на поиски местных виноделов… Деревня встретила темнотой, враждебно закрытыми воротами и лаем собак. Лишь на окраине села распахнутая настежь калитка встретила уставшего путника, я толкнул незапертую дверь. Сказочная картина открылась взору: в центре низенькой комнаты стоял стол, шаловливые звёзды через маленькое оконце освещали на нём большую миску с яблоками и трёхлитровый грааль, источающий хмельной аромат. Это потом, когда я вдоволь испил амброзии, обнаружилась и кровать, и спящая на ней дева. Воистину сказочная ночь! Наскоро разбуженная нимфа сначала пыталась мне что-то шептать, потом успокоилась, а под конец закусила удила и скакала подо мной, как резвая бурёнка, оглашая ночную тишину протяжным мычанием. Вскоре, утомлённый полями, хмелем и скоропалительной еблей, я упал в беспробудную дрёму… Утренний Ярило разогнал темноту и разлепил веки, я улыбнулся новому дню и повернулся на ложе к страстной селянке. Рядом со мной, улыбаясь беззубым ртом чему-то в потолок, сонно сопела старушка лет восьмидесяти-девяноста, разметав по подушке седые волосы. Наверняка, ей снилась продразвёрстка, Будённый на коне или геройская красная армия, неважно, я этого уже не узнал. Зато я узнал, что умею быстро бегать по пересечённой местности и легко брать барьеры из деревянных изгородей.
Вспышка зажигалки на миг осветила Вадьку, он сидел надменно и чопорно, словно английский граф. Лишь блеск его умалишённых глаз выдавал немалую возбуждённость. Я это приметил и повёл свой рассказ.
— Работали мы однажды в троллейбусном депо. Крышу чинили, заборы красили, короче гараж ремонтировали. И заведовал там техническими делами Петрович, так мастера по безопасности звали. Был тот Петрович еблив — просто зверь. Бывает, только на крышу залезешь, а Петрович тут как тут: где ремни, где страховки и где журнал от падежа кровельного скота? То краска ему огнеопасная, то маляр сильно пьян. Доёбистый мужик, но работу свою назубок знал: сколько ватт в розетке или там киловольт в троллейбусе — в любое время ответит. Но мы-то чернь, с нас нехуй взять, и стал тогда Петрович свою чрезмерную ебливость к водителям троллейбусным проявлять. Там же бабы одни, и только они вечером в депо после маршрутов — их Петрович встречает. Изоляторы, напряжение, всякие вольты меряет — не жалел ради безопасности пассажиров ни себя, ни водительшей. И особое внимание к Нинке, работала там одна дамочка в годах. Только она в депо заезжает — Петрович к ней в кабину сразу, заебливость свою показывать. Как провода, как трансформатор гудит или электроны у ней под капотом бегают — всё ему интересно. И однажды добился своего: подкараулил Нинку после рейса, прислонил её к работающему двигателю троллейбуса, чем уже нарушил технику безопасности- раз, заголил её девичий круп, чем нарушил правила поведения в трудовых коллективах- два, и присунул ей свой инструмент в лоно любви, чем нарушил Нинкину супружескую верность-три. И после, во время так сказать акта наслаждения, совершил смертельную ошибку для мастера по тех- и электро безопасности, ухватившись двумя руками за оголённые провода токоприёмника. Как потом Нинка на следствии вспоминала, такие ощущения она знала лишь по книжкам, особенно когда Петрович в рваном ритме задёргался и под конец ещё слабыми токами через гандон достимулировал. Не помню ничего, говорит, я в себя пришла лишь тогда, когда гарь от Петровича опалённых трусов глаза разъедать начала. Отпустили её полицейские, так как умысла преступления не обнаружили. А троллейбус тот до сих пор катается, ничего ему не случилось. Говорят только, недавно он задавил двух бомжей и Лексус.
— Волшебная повозка, даром что с рогами, — Вова звякнул стаканом и сглотнул содержимое, — факт, что не каждая межчеловеческая ебля есть чудесное действо и радость.
В сумеречной тишине было слышно, как в хмельной голове нашего собеседника скрипели мысли и факты, топчась по буквам морали. Наконец посыпались связные предложения.
— Была сказочная майская ночь. Голову кружил белобокий месяц на небе, гормон и усатый сверчок из подвала. С чувством вселенского покоя и счастья я сидел на лавочке возле подъезда, вспоминая окончившийся корпоратив и бесшабашного таксиста, укатившего меня на классическом авто от цепких лап ослуживцев-алкоголиков в сторону родных пенатов. В общем, я коротал тёплую ночь в компании двух молчаливых собеседников, заботливо прихваченных с собой: поллитровым стеклянным флаконом цвета первого листка и белым хрустящим фужером. И когда уже куранты пробили три раза и уставшая ночная птица полетела в гнездо, сквозь аромат цветущей черёмухи моя утомлённая негой голова услышала дивную музыку: переливчатый цокот девичьих каблучков. Я сделал стойку на дичь… Она оказалась достаточно молодой, вполне симпатичной и прилично хмельной девицей. Мы допили моё, сходили за вином и сластями в ближайший лабаз, пили снова, смеялись и шептали друг другу всякие нежности. Ночь сблизила двух незнакомых людей; мой организм почуял смертельную угрозу от выпитых алкоголей и яростно требовал размножаться, дева была не против. А тут ещё сверчок, со своим ритмичным треском, настраивал на ебливый лад. Брачные покои были двумя этажами выше, дома она устремилась в ванную, я же наскоро смастерил брачное ложе и притаился. Влажная и не совсем раздетая дева, что придавало долю пикантности, нырнула ко мне под одеяло. Знаете, други, я не ханжа, но это была Шахерезада минета, Королева сосулек, она губами трепала мою кукурузину как настоящая Царица полей. Не в силах долго сопротивляться, я вскоре испустил дух, в том числе. Моя красавица привстала, включила ночник и одарив улыбкой, начала поправлять причёску. Эээ, крошка, думаю, я ж этикетам обучен издавна, тут надо повторить, отблагодарить деву так сказать. И протянув к ней руки, резко сдёрнул её кружевные трусы… там из редкого кустика растительности между ног, на меня глядел испуганный сморщенный хуец, он вдруг качнулся и печально помигнул мне залупой… Протяжный крик заметался по пустыннным улицам, забился по стёклам и над крышами спящих многоэтажек, разбудил сонных ворон и они закаркали, закружили, предвещая беду.
— Так то пидор штоле был? — разочарованно протянул я.
— Гандоны бы делать из этих людей, — ляпнул невпопад Вадька.
— Вообще пиздец. Все зло от баб да от любвей сказочных,- Володя махнул рукой и принялся кому-то в ночь строчить смс.
Наша жизнь полна неожиданностей. Кто-то вдруг нежданно находит себе родителей, кто-то внезапно сам становится отцом. У кого-то билет лоторейный с кучей миллионов случается, а кому-то в подарок вручают лишь верёвку и мыло. Один годами над загадкой бьётся, дескать, почему рука Мастера взялась лишь за яйца, а курицу или член Фаберже вниманием обделил. Другой же вроде и мачо, и с членом и курицами у него порядок, но вдруг раз — и неожиданно становится ясно, что слабоват он на яйца-то, не железные нихрена. Или вот сам, например, зайдёшь однажды в троллейбус, а там не кто-нибудь, а вдруг Ксюша Собчак стоит, вся такая внезапная, ноздрями из форточки свежий ветер ловит. Подкрадёшься к ней в толчее и ухватишь за жопу, но она не обидится, не закричит, а улыбнётся так одобряюще и тихонечко заржёт... Неожиданность, да. Она может в любой момент приключиться.
— О, здарова!!! Сколько лет! Как жизнь, как дела? Как работа, как движуха, хуле тут трёшься..? — шквал вопросов поверг меня в лёгкое охуение. На крыльце офисного здания стоял рослый крепкий парень, он яростно улыбался и вдруг раскинув руки, рухнул мне на плечи.
Мой давний приятель Витька знал толк в жарких объятиях. Он ещё в детстве был крепышом, но жизнь его потрепала, растянула вверх, вширь и наградила приличным брюшком. И теперь эти заматеревшие килограммы мяли и тискали меня, как котёнок заблудшую мышь. Захотелось дышать, водки и в норку.
— Пойдём в офис ко мне поднимемся, коньячку вмажем, ганджибаса подудим, как раньше. Нам есть о чём попиздеть, — Витя ослабил хватку и строго посмотрел мне в глаза. Я согласно вздохнул: пятница, вечер. И шагнул в неизвестность.
Оказалось, за время нашей разлуки у Витьки многое изменилось. Появилась молодая жена-красавица, трехлетняя дочь и бизнес. Путин, Крым, кризис, долги и лысина. Приора, путёвка в Таиланд и тяга к алкоголю; я заинтересованно слушал, налегая на кальян и кофе.
— И ещё зима вдобавок. Холодно и неуютно, я лето люблю, когда жара и девки полуголые повсюду, — звякнул стакан, Витька удваивал дозу.
— А мне вот осень нравится. Причём раннняя, в лесу; когда тепло, безветренно и спокойно. Вокруг ещё много зелени, но на деревьях уже появились золотистые пятна. Лёгкий ветерок, и летят первые жёлтые листья. Милые и уютные, они не раздражают взгляд, и похожи на едва заметные морщинки у взрослеющих девочек. Понятно, что скорый пиздец неизбежен: дождь, слякоть с грязью и целлюлит по всей жопе. Но пока… Моя слабость, да, взрослые девочки.
— Романтик, ёбана. Вот у меня щас с женой бардак, очередной кризис наверное. Всё ей не так, то рубаха короткая, то хуй длинный. Причём молчит, только фыркает недовольно, даже когда я бухой приползаю, вроде как похуй на меня. Ей стало интересней с подружками о делах бабских базарить вечерами и ночами напролёт, и в кровать её хрен заманишь, — Витюня вливал в себя коньяк уже не закусывая, — с блядьми проще. Деньжат подкинул и никаких нервов. Вызываем?
— Не сегодня. Есть у меня подружка одна, давно с ней общаемся. Чисто как товарищи, мешки конопли с ней скурили. Разговаривали обо всём, осуждали секс с животными, обсуждали прелести мастурбации и прочее. А потом она вдруг пропала на несколько лет, замуж оказывается вышла. Встретились с ней пару месяцев назад, совратила она меня наконец-то. А хуле, симпатичная охуенная тёлка. Вот её и ебём-с, правда только поздними вечерами. В машине и не только. Пока муж с ребёнком возится.
— Как зовут девицу?
— Неважно. И конечно сосёт, в жопу даёт и порется там, где загнули, — предупредил я законные вопросы товарища, — Всё хорошо, только вот нуивонахуй лезть в чью-то семью. Неправильно это всё.
— Да не похуй ли… Ладно, давай разъезжаться. Ща Маринке брякну, пусть сюда едет, мужа домой отвезёт и тебя заодно. Как раз познакомитесь, — Витька сыпал пеплом на подоконник и пьяно тыкал кнопки телефона.
Я не люблю пьяных приятелей, эти пьяные расставания. Тоскливо вспомнил свой Ё-мобиль на стоянке. Заправил Витюню в пальто размером с чехол от пианино, в очередной раз поклялся встретиться с ним вновь и начать дружить семьями; в ожидании кареты с Витькиной супругой мы исполняли разноголосицей «Я свободен!» и Малежика, и требовали цветов у испуганного вахтёра...
Наконец со двора раздался звук клаксона. Джентльмены устремились в парадную навстречу вознице.
Действительно, неожиданность. Внезапно узнать, что последнее время спал с женой своего давнего друга.
День знаний не смог восполнить мои умственные прорехи, но я снова пытаюсь читать здесь в надежде обнаружить приятственные для глаз буквы, да.
Осень остудила горячие головы местечковых блоггеров, на смену постам «В постели с красноармейцами» или фото «Это я так сосу палочку» приходят вдумчивые рассказы о дневниках и учебниках, или просто картинки с жОлтым листком на окне. Это не может не радовать.
Поэтому оставлю тщетные попытки найти среди вороха разноцветных страниц тёплые и нежные строчки о себе, и буду печально кормиться свежими пряниками, целоваться с зеркальцем и гладить свою буйную голову.
И конечно же, созерцать ваши умные и светлые мысли. К счастью, недолго.
От обилия рюшечек, бантиков и бабочек хочется горько рыдать, выцарапывая себе глаза и мозг, а потом вытащить хуй и застрелиться. Красота оформления естессно помогает раскрыть богатый мир блоггеров, но делает ресурс более похожим на стенгазету в лепрозории для инфернальных ублюдков.
